Надольный Иван Михайлович
( наводчик орудия артиллерийской батареи 76-мм пушек 122 гв.стрелкового полка )
Боевые будни артбатареи
В мае 1943 года, я в составе маршевой роты, прибыл под поселок Печенеги Чугуевского района Харьковской области в 41-ю гвардейскую стрелковую дивизию. Нас 30 призывников 1926 года рождения быстро распределили по частям и подразделениям. Меня взял старшина Булава в артиллерийскую батарею 76-мм пушек 122 гвардейского стрелкового полка. Я был зачислен во второй взвод вторым номером орудия или замковым. Прямо на огневой позиции, в перерывах между стрельбой по противнику и работой по строительству блиндажей, рытьем окопов, маскировкой орудий и т.п. мы познавали азы артиллерийской науки: строили заградительные огни, веера, изучали материальную часть. Огневая позиция и окопы были накрыты маскировочной сетью. В течение всего дня над нашим передним краем висела "Рама" - немецкий самолет-разведчик. Она нам изрядно надоела, потому что нельзя было вылезти из-под сетки. А когда мы вели боевую стрельбу, часть маскировочной сетки подкатывалась.
Через какое-то время, может недели через три, полк перебросили под самый Чугуев, в село Малиновка, в 600 метрах от р. Донец. За рекой, на высоком берегу - Чугуев, а там немцы. Наша оборона просматривалась противником как на ладони.
11 августа полки дивизии перешли в наступление и освободили город Чугуев. Далее была Каменная Яруга и Рогань. Это уже в пригороде Харькова. С Рогани нас повернули налево, в обход Харькова,
где-то в районе Тарановки. Здесь мы заняли огневую позицию на краю кукурузного поля. Установилась осенняя дождливая погода, было прохладно, а почва раскисла - ног не вытянешь.
Где-то в это время нашего командира батареи гвардии капитана Фомина Анатолия назначили начальником артиллерии 122-го гвардейского стрелкового полка, вместо него командиром батареи стал гвардии лейтенант Погукай.
В один из дней немцы открыли по нашему переднему краю сильный артиллерийско-минометный огонь. Кукуруза, в которой была наша огневая позиция, была срезана осколками и взрывной волной. В разгар артналета стал слышен нарастающий гул моторов со стороны немецкого переднего края. И вот из лощины вышли немецкие танки, их было пять единиц. Они останавливаются, ведут огонь, и опять движутся на нас. Наша батарея стала вести огонь по танкам противника. Танки, маневрируя по полю, открывали ответный огонь по нашей позиции. В завязавшейся перестрелке немецкий снаряд разорвался возле второго орудия и вывел его из строя. При этом погиб заряжающий рядовой Осадчий, одессит. У орудия был разбит механизм наката ствола, и оно замолчало. В это время загорелся ближайший к нам, танк противника. Он крутился, пытаясь задом выйти из зоны обстрела, но остановился навсегда, охваченный дымом. Четвертое орудие нашей батареи (наводчик - мой земляк Северин Александр) вело огонь по другой группе танков, которых нам не было видно. Я обратил внимание, что после каждого выстрела пожилой уже солдат выбивает из ствола орудия гильзу банником: у орудия не срабатывал выбрасыватель гильзы. И это орудие подбило бронетранспортер противника, в котором немецкая пехота поддерживала атаку танков.
Однако наша немногочисленная пехота не выдержала атаку танков и отошла прямо через позицию нашего первого взвода и увлекла за собой весь наш взвод вместе с командиром, старшим сержантом Урояковым. Я подносил ящики со снарядами и не заметил, как исчез наш наводчик орудия. Так же исчез новоприбывший командир нашего взвода. У орудия остался командир, сержант (фамилию не помню, он татарин из Астрахани, коренастый, крепкий мужик) и я, замковый, второй номер расчета. Замок у этих 76-мм пушек открывался вручную. Я стал на место наводчика (нас обучали взаимозаменяемости номеров) и только теперь я увидел, что нет на месте панорамы - прибора для точной наводки. Её снял наводчик, когда бежал. Мой командир орудия в ярости и гневе изрек уйму ругательств и по-русски и по-татарски. Затем он открыл замок ствола, и мы начали наводить орудие по стволу. Он подавал команды, а я работал на механизмах горизонтальной и вертикальной наводки. Он же досылал снаряд в казенную часть, закрывал замок и боевым шнуром производил выстрел. Таким способом наводки можно поразить цель, когда она не движется. А по движущейся цели попасть практически не возможно. Но танкам тоже надо останавливаться и наводить, поэтому у нас была возможность вести прицельный огонь.
Я принес очередной ящик снарядов и доложил командиру, что это последний ящик подкалиберных снарядов, остался еще ящик осколочно-фугасных. Он что-то сказал по-татарски и продолжал стрелять под градом осколков от рвущихся вокруг снарядов до тех пор, пока не попал в гусеницу танка противника. Последний развернулся на месте и остановился. Остальные три немецкие "Пантеры" отошли в лощину и продолжали нас обходить справа.
Лишь теперь, когда мы добились успеха и получили моральное удовлетворение от этого, невзирая на побег товарищей с поля боя, командир дал команду снять с орудия замок, взять личное оружие и отходить. Тем более что расчет четвертого орудия уже отошел. И тут от позиции первого взвода идет к нам солдат, он часто падает, поднимается и опять идет. Это был орудийный номер первого орудия рядовой Рязанцев, тяжело контуженный. Мы взяли его под руки и с трудом повели в тыл. Отойдя метров 200, мы наткнулись на наши пушечные передки. Они были замаскированные, два передка и оба трофейные, от немецких орудий, выкрашенные в желтый цвет, и, видимо прибывшие с африканского театра военных действий.
Пройдя еще метров 700, мы вышли к нашей новой линии обороны. Здесь командиры останавливали всех бегущих и идущих (проще - отступающих) и определяли место в обороне, с криком "ложись и окапывайся!". Все это происходило под непрерывным огнем противника из танков "Тигр" болванками, которые летят, сверкая, как молния, ударяясь о землю, и рикошетом летят далее, создавая жуткий звук, вызывающий мороз по коже.
Тут подошли к нам командиры, задерживающие всех, и, увидев у меня замок от орудия, побежали докладывать генералу. Тот стоял в лощине в новых, только что введенных генеральских погонах. Они там посовещались, и генерал приказал расстрелять моего командира орудия, а меня, как салагу, - в цепь обороняющихся. Командиры опять подошли к нам, забрали у моего командира автомат, сняли ремень и повели. Я растерялся, но потом догнал их и говорю: " Что вы делаете, за что же? Он полчаса тому подбил немецкий танк, наводя орудие по стволу. А ушли мы потому, что никого не осталось на линии обороны, все убежали. Мы расстреляли все снаряды и ушли, потому что танки начали нас обходить". Они остановились, побежали опять к генералу, рассказали, как было дело. Подошли к нам и говорят, что через 7 минут начнется наша контратака, с танками на правом фланге. А мы пойдем в атаку и отобьем свое орудие. Отдали ремень, автомат и пошли обратно.
Через несколько минут стал слышен гул наших танков и сразу противник меньше стал нас обстреливать. Мы пошли в атаку и вскоре вышли на свою огневую позицию. Там все оставалось неизменным: везде валяются вещмешки, каски, лопаты, пехота противника не дошла сюда. Захотелось закурить, но у нас ничего не было. Мы знали, что у командира взвода есть табак, он получил на доппаек. Нашли табак, сели, закурили и слышим, вроде кто-то громко так храпит. Командир сказал, чтобы я посмотрел. Я прошел по окопчикам и в одном из них ездового нашего орудия, который спал богатырским сном. Он отстоял свою смену ночью на посту у орудия, и, сменившись, пошел спать в окопчик. Завернулся с головой в плащпалатку - моросил мелкий дождь, - уснул и ничего не слышал, что творилось на огневой. На его счастье, немцы не дошли сюда, а то бы попал в плен или был убит - немцы не церемонились в таких случаях.
Вскоре прибежал командир батареи лейтенант Погукай. Он был рад, что все орудия были на месте. Посмотрел на кучу стреляных гильз, похвалил нас за проявленное мужество в этом бою. А наводчика, снявшего панораму, пообещал отправить в штрафную роту. В это время появились, шагая неуверенной походкой, опустив головы вниз, орудийные расчеты первого и второго орудий. Позднее пришел расчет и четвертого орудия.
Все они с поля боя прибежали в расположение хозяйственной части нашей батареи. Старшина батареи Булава был потрясен, когда узнал, в чем дело, и бегом всех отправил назад. Так они вынуждены были возвратиться на прежнюю огневую позицию, которая была уже отвоевана нами.
И здесь к нам прибыл начальник артиллерии 122-го гвардейского стрелкового полка капитан
Фомин А., бывший наш комбат. Трудно передать словами его ярость и гнев, стыд случившегося. Он даже выхватил пистолет, угрожая расправой, главным образом командирам орудий и взводов.
Однако бой продолжался, пехота требовала артиллерийской поддержки: она была прижата к земле пулеметным и минометным огнем противника и несла потери. А у нас практически только первое орудие было исправно, остальные требовали ремонта. Лошадей и близко не было, поэтому в бою орудия пришлось тянуть на себе по грязи. Была такая команда: "Расчет на лямки". Вместе с другими я тянул первое орудие, наводчиком его был Гришин. Рядом с Гришиным находился представитель пехоты младший лейтенант, он и направлял огонь орудия. Прицельным огнем прямой наводкой орудие заставило замолчать два пулеметных гнезда немцев. На поле боя, по которому мы тянули орудие, попадались убитые наши солдаты и немцы. Так, во время движения вдруг сзади нас раздается автоматная очередь и крик наводчика орудия Гришина. Я мгновенно повернулся назад и увидел сидящего немца. Это он выпустил очередь нам в спину и тут же сам упал, отбросив автомат в сторону. Очередь прошла низом и прострелила обе ноги Гришину чуть выше косточек голеностопного сустава. Его тут же перевязали и на плащ-палатке понесли в тыл.
Через час наша пехота заняла свои позиции. А вечером приехали артмастера и восстановили третье и четвертое орудия, заменив поврежденные детали.
На левом берегу Днепра.
После разгрома Курско-Белгородской группировки войск противника и начало освобождения Украины от немецко-фашистских захватчиков, немцы уже не могли оправиться, и, отступая, быстро бежали к Днепру. В это время они не оказывали столь серьезного сопротивления. Поэтому мы преследовали противника в походной колонне. Впереди только разведка и боевое охранение. Остальные подразделения нашего 122-го гвардейского стрелкового полка двигались в таком построении: в голове колонны - первый взвод нашей батареи 76-мм пушек, 2 орудия, за ними двигалась пехота, как всегда малочисленна, так как в пехоте всегда потери больше, чем в артиллерии. У каждого солдата на плече винтовка или карабин, или автомат, пара гранат Ф-1, за спиной вещмешок, на ремне подсумок с боеприпасами, саперная лопата (малая или большая зачастую, потому как окапываться приходилось часто, по несколько раз в день). За пехотой двигались минометчики 82-мм минометов, тоже в пешем строю несли разобранные на части минометы и комплект мин. Далее станковые пулеметчики со знаменитыми "Максимами", на подводах и конной тяге перевозили тяжелые 122-мм минометы. И в конце - штаб со своими службами, тыловые подразделения (боепитание, медсанчасть, вещевое и продовольственное снабжение, походные кухни, где пища готовилась по ходу марша). Замыкал колонну второй взвод 76-мм пушек, тоже два орудия. Наша задача - защищать колонну от внезапного нападения танков и БТР противника.
Как-то в середине дня такого наступления наша колонна остановилась, и по ней передали голосом: направить в голову колонны от каждого подразделения по одному человеку с лопатой. От нашей батареи назначили меня. Придя в голову колонны, я увидел небольшой деревянный мостик, но разобранный, бревна валяются здесь же. Под мостом воды не было, но на левой стороне дороги образовалась большая глубокая промоина от паводковых потоков после дождей. Её надо было заделать, чтобы пропустить колонну. И началась работа: таскаем бревна, складываем их в промоину, забиваем колья, чтобы не раздвигались, и засыпаем землей.
Там, где я работал, стоит какой-то военный без знаков различия (уже были введены погоны в нашей армии). В это время подходит к нему гражданский мужчина и по-украински говорит ему: "Ви товаришу командир, будьте обережнi, цей мiсточок зруйнували власiвцi, бiльш як три години тому, iх тут була велика группа". - "А куда они пошли? - спросил военный. - " Я не знаю ", - ответил тот.
А командир говорит: "А почему вы не в армии? Вы явно призывного возраста. Пойдемте со мной, разберемся. Посмотри, какие пацаны воюют, а ты…". И они пошли. Больше я их не видел.
Тем временем нам еще подвезли бревна, колья. Работа закипела вновь: промоину закидали, засыпали землей, и уже можно было повозкой проехать, хотя на выезде надо было помогать лошадям, подталкивая повозки - подъем был крутой. Мы начали пропускать повозки и орудия на другую сторону лощины. А время шло, была уже осень, сумерки наступали быстро, появились тучи, которые сгустили темноту. Прошла уже многочисленная колонна повозок. Подошло и третье орудие второго взвода, где я был наводчиком. Командир взвода мне говорит, чтобы я остался здесь, пока не пройдет наше четвертое орудие, с ним и придешь.
Подошло наше четвертое орудие и въехало в лощину. Тут подходит к нам солдат с автоматом и спрашивает, не проходили ли здесь два пехотинца? В этот момент раздается многоголосое "ура", вдруг разразилась интенсивная стрельба из стрелкового оружия, взлетают ракеты, рвутся гранаты у нас за спиной, сплошной гром и гвалт! Наше четвертое орудие только было спущено в лощину на руках, и к передку его еще не прицепили. Ездовой, вижу, хочет бросить орудие и удрать. А на передке два лотка снарядов по пять штук бронебойных, да на лафете всегда возили три ящика, тоже по пять снарядов, всего 25. Ездовой лотки со снарядами сбросил, а сам с одним передком удрал на конях. Нас с пехотинцем спасла лощина, в которой мы находились. Свистят пули, летят гранаты - и все через наши головы. Пехотинец оказался не из робкого десятка, он сразу дал три-четыре очереди туда, откуда слышна ругань на русском языке и ведется бешенная стрельба. Я ему кричу: "Брось стрелять, подавай мне снаряды!" Что он и сделал. А еще нам очень помог сдержать бешенный налет этих предателей-власовцев рельеф местности: орудие стояло посредине дороги, которую нельзя обойти ни справа, ни слева. Справа - крутой обрыв, слева - высокий бугор. Мой помощник подавал снаряды, я только чуть опускал ствол орудия вниз, чтобы снаряд метров за 20 от орудия начал рикошетом чиркать землю, создавая при этом страшный шум: снаряды были подкалиберные и бронебойные. После первого выстрела орудие откатилось назад и бьет меня колесом по левому колену и очень сильно, так что я сразу даже не смог встать на ногу. Это потому, что мы не подкопали грунт под сошник - в вешенной перестрелке было не до того, ведь нас атаковали врасплох. Несмотря на страшную боль, стоя на одной ноге, я продолжал стрелять, смещая после каждого выстрела ствол орудия то вправо, то влево по всей ширине от бугра до обрыва.
Мой помощник быстро приловчился не только подавать снаряды, но и досылать снаряд в казенную часть ствола. Я закрываю замок и произвожу выстрел боевым шнуром. Пехотинец вполне освоил обязанности артиллериста и после каждого выстрела приговаривал: "Это вам - за измену, это - за предательство" и все в таком же духе. Снаряды быстро расходовались, и мы снизили интенсивность огня. В результате грозное "ура" сникло, гранаты не стали рваться. Постепенно, судя по голосам и шуму, противник стал уходить. Мы еще выпустили пять-шесть снарядов с интервалами и прекратили стрельбу. У нас осталось три снаряда. Сели, закурили и начали знакомиться. Он из Сибири, зовут Семеном. Я предложил ему остаться у нас в артиллерии, но он отказался. И это, несомненно, говорит о том, что мужественный и дисциплинированный солдат, ему дороги своя честь и доверие товарищей того подразделения, в котором он воюет.
Вскоре стали слышны приближающиеся голоса с нашей стороны. Когда они подошли, я узнал их - это трое разведчиков взвода управления батареи. Они выразили нам благодарность за то, что отразили удар врага, направленный нам в спину. Тут же одного разведчика направили за передком орудия, двое остались с нами, если вдруг банда опять появится. Часа через полтора подали передок, с тем же ездовым, что удрал от нас. Он виновато опустил голову и молча стал цеплять пушку к передку. Мы собрали гильзы и оставшиеся три снаряда и поехали к своим. Нога моя болела и распухла. Утром меня осмотрел санинструктор и сказал, что ничего серьезного нет, только сильный ушиб. Чтобы не потерять меня, как настоящего артиллериста, направили на поправку в хозяйственный взвод к старшине Булава. В хозвзвод приходил проведать меня сам командир батареи лейтенант Погукай. Через пять дней я возвратился в свой взвод, к своему орудию наводчиком.
На правом берегу Днепра.
Преследуя отступающих немцев, наша 41-я гвардейская стрелковая дивизия освобождала правобережную часть Украины от фашистских оккупантов. Стояла золотая осень - время уборки урожая на щедрой Украинской земле. Население встречало своих освободителей со слезами радости на глазах, и, по доброте душевной, делилось с солдатами, кто, чем мог. Многие села и города освободила дивизия на своем боевом пути от Чугуева до Кировограда за время летнего наступления 1943 года. Названий их солдат не мог запомнить, а записей и дневников не вел.
Село, где произошел жаркий бой, о котором хочется рассказать, расположено вдоль широкой балки. Наш второй взвод артиллерийской батареи 76-мм пушек 122-го гвардейского стрелкового полка, занял огневую позицию на краю машинного двора колхоза. С правой стороны у нас была дорога. Слева от занятой нами позиции стояла ветряная мельница. Там заняло позицию четвертое орудие нашей батареи. Расстояние между огневыми позициями - около 200 метров. Наводчиком четвертого орудия был Северин Александр, мой земляк из Харьковской области. Я был наводчиком третьего орудия. Сразу за огневыми позициями начинался пологий уклон, который давал возможность скрыто подъехать.
Готовя огневую позицию, мы сразу подкопали упор для сошника лафета, чтобы орудие при выстреле не катилось назад. Вырыли неглубокие ямы для снарядов - укрытие от пуль и осколков. И каждый для себя вырыл окоп-ровик в полроста. Сюда на позицию телефонисты подвели телефонную линию. Телефонист тоже вырыл себе окоп и установил связь с командиром батареи. Кстати, этот телефонист был наводчиком третьего орудия под Харьковом. Во время немецкой контратаки он убежал от орудия, сняв при этом панораму.
После завершения подготовительных работ, к нам на огневую позицию пришел наводчик четвертого орудия Северин А. Думал у нас напиться, но и у нас воды не было. И мы с ним пошли в хату через дорогу в 15 метрах от позиции. Там хозяйка, молодая красивая украинка, радушно угощала собравшихся у нее наших артиллеристов и пехотинцев водой и спелыми арбузами. Потом принесла бутыль хорошей украинской вишневой наливки, а сама вскоре ушла в погреб, где прятались односельчане. В этом доме минометчики устроили наблюдательный пункт на чердаке.
Набрав воды во фляги, мы с Севериным вышли из дома. И тут во дворе услышали довольно громкий крик: "Немцы справа!" Наблюдателей с чердака как ветром сдуло. Справа мы увидели, что понизу балки, огородами и садами поспешно отходит наша пехота, отстреливаясь на ходу. Слева тоже слышна стрельба немецких автоматчиков.
На свою позицию к третьему орудию мы прибежали трое: я, телефонист и Северин Саша, наводчик четвертого орудия. Ему надо бежать к своему орудию 200 метров по открытому простреливаемому полю. А здесь у третьего орудия, я остаюсь один, вести огонь будет трудно. И Северин остался со мной. Телефонист занял свое место у аппарата и вызывает командира батареи.
А немцы идут уже по другой стороне машинного двора. Противник движется растянутой колонной, нас явно не видят. Впереди шагают три немца, за ними движется бронетранспортер, далее основная колонна, рассредоточено по три-четыре солдата, всего около сорока, во главе с офицером. Но вот передние остановились, один солдат пошел назад. Остановилась и вся колонна. Солдат что-то доложил офицеру, тот достал планшет и стал смотреть.
Северин рядом со мной, я рукой показал ему место наводчика возле орудия и он его занял. Открыв замок орудия, я зарядил пушку бронебойно-зажигательным снарядом и доложил: "К стрельбе готов!" И тут я сделал первый выстрел по бронетранспортеру, но мимо. Последний стал разворачиваться. Второй и третий выстрелы нашего орудия были точными. Транспортер задергался, повернулся на месте и остановился, окутанный дымом. Немцы от неожиданности растерялись и залегли прямо на дороге. Затем, сориентировавшись, откуда ведется огонь, поднялись и пошли в атаку прямо на орудие, стреляя на ходу из автоматов и винтовок. Наше орудие было, как бы замаскировано за старыми сельхозмашинами и мы от огня не пострадали - бронированный щит орудия нас защитил. А мы, как подбили бронетранспортер, перенесли огонь прямой наводкой по пехоте противника осколочными снарядами. Огонь вели так часто, как может один человек поднести снаряд, открыть замок и зарядить орудие. Наша стрельба осколочными с дистанции 200 метров заставила немцев снова залечь. А мы продолжали вести непрерывный огонь. Выбрав момент, я крикнул телефонисту, чтобы он вызвал комбата, доложил обстановку и срочно прислал нам передок, иначе орудие захватят немцы, поскольку снарядов остается мало. В ответ комбат приказал держаться до последнего снаряда. А передок сейчас пошлет.
Мы продолжали вести огонь прямой наводкой осколочно-фугасными снарядами. Немцы несли большие потери от рвущихся снарядов, развернулись и начали отползать назад через дорогу, укрываясь за заборы и хаты. Теперь они вели более прицельный огонь по нашей огневой, заставив нас ползать при подносе снарядов. А они расходовались очень быстро, мало осталось осколочных. Поэтому мы стали чередовать - то осколочными, то бронебойными, то подкалиберными. Я хотел сказать телефонисту, чтобы поторопил прислать передок, но его уже не было в окопе - он взял телефонный аппарат и убежал, мы даже не видели, когда, так как непрерывно вели огонь. Орудие раскалилось, от него шел пар (хотя дождя не было, но было очень влажно и сыро), слышен запах обгорающей краски и масла.
Немцы, видимо, поняли, что перед ними одиночное орудие без прикрытия, но идти прямо на нас боялись. Начали обходить нас справа. А у нас кончились осколочно-фугасные снаряды, но мы продолжали вести огонь подкалиберными и бронебойными, не давая возможности противнику выйти нам во фланг и тыл. Орудие все раскалялось. Остался последний ящик бронебойных снарядов. Мы стреляем прямой наводкой и прижимаем фашистов к земле. А передка все нет. Да и как он может подойти к нашей позиции, если она обстреливается противником. Выстрелили три снаряда из последнего ящика, осталось всего два. И тут орудие замолчало - не открылся замок казенной части ствола от перегрева. А немцы рядом, обходят нас справа, приближаясь к огневой позиции. Оставаться на огневой - явная смерть, немцы не простят нам понесенные потери. Не сговариваясь, мы взяли личное оружие и по-пластунски оставили огневую позицию. Сразу за огневой начинался уклон, и мы оказались вне досягаемости огня противника. Пробежав метров 25-30, увидели, что к нам галопом идет передок орудия в упряжке парой коней с ездовым Пимановым (сибиряк, солдат, служивший ездовым еще до войны). На передке сам командир батареи лейтенант Погукай. Комбат строго спрашивает, почему мы не выполнили приказ держаться до прибытия передка? Я доложил, что орудие вышло из строя, расстреляв весь боезапас, за исключением двух снарядов. Оставаться при нем бессмысленно, так как немцы начали нас обходить. Сейчас, наверное, уже заняли нашу позицию. Ехать туда с передком парой лошадей - тоже нельзя, потеряем передок, лошадей и людей. Я предложил: надо попытаться взять с огневой позиции четвертое орудие. Оно стоит замаскированное возле мельницы. Огонь с него не велся, и немцы не знают о нем. Командир батареи спросил ездового Пиманова, сумеет ли он подъехать, чтобы выхватить орудие. "Обязан суметь, товарищ лейтенант, мне с лошади видно крышу и крылья мельницы", - ответил ездовой.
Комбат крикнул мне: "Садись на передок и на огневую четвертого. Галопом марш!" Лошади, словно понимая команду, с места пошли галопом. Возле самой мельницы вылетели на бугор. Ездовой с разворотом поставил передок над прицепным кольцом лафета орудия. Несколько секунд и орудие на крючке передка и опять галопом, но теперь с горы, с исправным целым орудием. Впереди подсолнечное поле в 1.5 км - туда и понеслись. На этом поле была новая линия обороны, солдаты окапывались по краю подсолнечника. С появлением нас с орудием, пехотинцы обрадовались - это был второй батальон нашего полка. Здесь же на краю поля и мы заняли огневую позицию и подготовили орудие к бою. Было у нас всего 10 снарядов, что возились на передке и те бронебойные. Сюда к нам пришли солдаты четвертого орудия, которые отступили в начале боя без приказа.
Часа через два подвезли нам боеприпасы. Все готовились к контратаке с целью вернуть утраченные позиции в начале боя. Вскоре подошли наши танки в количестве пять единиц. Их определили на левый фланг. Начали атаку танки. За ними двигалась немногочисленная цепь пехоты. Танки с остановок вели огонь по противнику. Немцы из артиллерии открыли по ним огонь, а по наступающей пехоте били из пулеметов и минометов.
Наше четвертое орудие, которое мы выхватили под носом у немцев, сопровождало нашу пехоту, поддерживая наступающих огнем прямой наводкой, перекатывая орудие на лямках вручную. Своим огнем мы заставили замолчать два пулеметных гнезда противника.
Но вот остановилась наша тридцатьчетверка, атакующая по центру. Она развернулась на месте - снаряд попал ей в гусеницу. Экипаж не покинул поврежденную машину, а довернул башню, продолжая вести огонь по противнику. К вечеру мы немцев выбили из села и заняли оставленные утром позиции. Безусловно, главную роль в этом бою сыграли танкисты, не потеряв при атаке ни одного танка. А мы, артиллеристы, переживали за оставленное утром орудие и сразу поехали вместе с комбатом на то место утреннего боя. Орудие наше, к всеобщей радости, оказалось на месте. Возле него куча стреляных гильз и разбитых ящиков. Краска на стволе облезла, панорама, уходя которую мы сняли и бросили в яму, где хранились снаряды, так и лежит на месте, исправная. Но замок орудия так и не открыли, сам комбат пытался и тоже не открыл.
На другой день утром я с орудием поехал в артмастерскую. Там все были удивлены видом орудия. А замок, сами мастера не могли открыть. Тогда они разобрали его по частям и сняли. Сразу стало все ясно: гильза от перегрева подплавилась, видны потоки латуни и она приварилась к качанной части ствола, ее нельзя было выбить через ствол ломом и молотом. В общем, ствол орудия был совершенно негоден. А один, довольно опытный артмастер, прошедший Халхин-Гол и финскую войну и три года уже на этой войне, сказал, что такое видит в первый раз. И чтобы два семнадцатилетних солдата вступили в неравный бой с бронетранспортером и полуротой пехоты противника, вели прицельный огонь до последнего снаряда, пока не начал плавиться метал, и не замолчало орудие. Вот это герои, вот это молодцы! В мастерской поставили новый орудийный ствол, и орудие вернулось в свою батарею и я с ним.
